|
Главный редактор радио «Русская служба новостей» (РСН) Сергей Доренко пообщался и известным автором романа «Околоноля» Натаном Дубовицким и выяснил у него много чего интересного иважного. Причем не только для себя…
В своем блоге в FaceBook Сергей Доренко пишет:
“Мой диалог с богомазом Натаном Дубовицким:
С. Доренко: - Видел ваш двухтомник. Читал. Колесников подарил. Там “Околоноля” и новый роман “Машинка и велик”. Вторая книга для чего? Вторая книга написана кем?
Н. Д.: – Общее – оба текста сделаны мной; оба текста выполнены в жанре русской иконописи; оба – о любви… Много общего. Можно даже сказать, что это одинаковые книги. Только написаны в прямо противоположных направлениях. «Околоноля» – о невозможности любви. «Машинка» – о ее неизбежности. В этом главное различие. Кроме того, новая книга толще и тяжелее.
С. Доренко: – Иконопись в литературе? Это...?
Н.Д.: – То же, что в визуальном искусстве. Не образы, а образа. Фигуры плоские. Фактура плотная. Краски несмешанные – чернота, золото, лазурь… Персонажи нерослые, мысли низкие, слова простые, невысокие, чтобы Бога не загородить…
С. Доренко: – И тогда, ваши книги – иконы и на них нужно молиться?
Н.Д.: – Отчего же и не помолиться, если очень надо.
С. Доренко: – Вы православный?
Н.Д.: – Да.
С. Доренко: – Как православный что можете сказать о Пусси Райот?
Н.Д.: – Жалкое дело! Всех тут жалко – и правых, и виноватых.
С. Доренко: – Кто тут прав? Кто виноват?
Н.Д. – Правые виноваты. Виноватые правы.
С. Доренко: – Некоторые пассажи вашего нового романа критики сочли русофобскими. Откуда в вас это? Старый страх еврея перед погромами?
Н.Д.: – С чего вы взяли, что я еврей?
С. Доренко: – Натан имя явно еврейское. Ну и фамилия…
Н.Д.: – Иван тоже еврейское имя.
С. Доренко: – Так вы русский?
Н.Д.: – Очень. И разве нам не приходит иногда в голову, что мы неправильные люди. Разве не про себя говорится, что «все мы делаем через ж?» Разве не русский царь сказал наследнику: «Кажется, в России только два человека не воруют – ты да я.» Разве не русский историк в ответ на вопрос «Как там в России?» ответил одним словом «Воруют!»? Да в любой русской компании то и дело звучат такие мысли. А Пушкин, которого, по его словам, с его умом и талантом «угораздило родиться в России?» А Лермонтов с его «немытой» Россией? Это что? Русофобия? Это, конечно, фобия, но иного свойства. Страх великого, бескрайнего народа не уместиться в этом довольно тесном мире. «Широк русский человек, слишком даже широк. Надо бы сузить». Отсюда и желание сузиться, умалиться, унизиться – иначе как протиснуться в карликовую, не по росту вселенную?
С. Доренко: – В зимних митингах участвовали многие писатели – Лимонов, Быков, Акунин… Вы на Болотную ходили?
Н.Д.: – На те митинги ходили многие мои знакомые. Умные. Талантливые. Совестливые. То есть в моем понимании – люди из лучших. Но сам я туда не пошел. Поскольку сразу было видно: вся эта недореволюция – всего лишь попытка плохих писателей возглавить хороших читателей. Но читатели умные попались и возглавить себя не дали. И то сказать, что была бы за комедия вместо нынешнего режима – диктатура графоманов! Правительство прозаиков – что за нелепость.
С. Доренко: - Были не-писатели: Навальный, например, Немцов…
Н.Д.: – Все, кого вы называете, блогеры, то есть именно писатели и больше ничего. Теперь ведь все пишут.
С. Доренко: – Себя вы, видимо, писателем не считаете.
Н.Д.: – Если Быков и Акунин писатели, то лучше мне не быть писателем. Лучше мне тогда повесить на шею мельничный жернов и броситься в море, чем быть таким писателем.
С. Доренко (сглотнув обиду за Быкова, довольно прищурившись за Акунина): – Кто вы?
Н.Д.: – Я же сказал – иконописец, богомаз.
С. Доренко: – Читатели не пошли за писателями. Значит, революции не будет?
Н.Д.: – Конечно, не будет. Демографическая ситуация в стране абсолютно контрреволюционна. Молодежи мало. Поэтому гормональный фон в обществе довольно бледный. Уровень тестостерона низкий. А для революции надобен избыток молодежи, критическая масса тестостерона и эстрогена, гормональный взрыв. «Война – дело молодых». А у нас пожилых с каждым годом все больше. Тем, кому за сорок, покой нужен. Для революции общество наше недостаточно сексуально. Взрыва не будет. Старички не попустят.
С. Доренко: – Скучно и гадко и тоскливо, если ничего не будет...
Н.Д.: – Почему же ничего? Озорство будет, бестолочи будет много, суеты и томления, битья даже и ломки. Только не революции. То есть, конечно, нельзя совершенно отрицать возможность катастрофы. Но она крайне маловероятна. Революционеры, если уж так им хочется революции, пусть не по митингам болтаются, а побольше детей рожают, наращивают, так сказать, процент молодежи. Тогда, может, в старости успеют насладиться первыми всполохами бунта. Или пусть экономику подрывают. Только не российскую – здесь нет ее, здесь вместо нее нефть, газ, уголь, лес и металлы, а настоящую, американскую. Если там грохнется все, то и нас накроет. Тогда и нашу публику, пусть даже и пожилую, вскипятить можно будет.
С. Доренко: – Вы контрреволюционер, не революционер, в любом случае?
Н.Д.: – Ни в коем случае. Чтобы быть революционером, надо испытывать острую фрустрацию, невыносимую депривацию и тяжелую аггравацию. Я же ничего такого не испытываю.
С. Доренко: - Без протеста мы тихо сопьёмся и потеряем смысл, нам нельзя без протеста..
Н.Д.: – Но будущее протеста мне представляется вполне благополучным. С протестом в России случится то же, что случается с ним во всех сытых странах – он коммерциализируется. Как когда-то на Западе пацифизм, троцкизм, рок, хиппизм, панк, хип-хоп и прочие дерзости стали очень милыми субкультурами, а затем и рынками модных товаров и услуг. Коммерциализация протеста, монетизация свободы, капитализация справедливости – неизбежный финал всех протестов. Вот что будет, да уже и есть – майки с радикальными лозунгами и пресловутым Че, диски с как бы резкими песнями, выставки, фильмы и спектакли всяких там нонконформистов, гранты от скучающих жен миллионеров и от Госдепа, модные кафе, медиа типа «Дождь», хипстерская униформа, продавцы белых ленточек и «запрещенных» книг, а главное, адвокаты, адвокаты, адвокаты… Это же все деньги, самый настоящий бизнес, рынок протестной продукции. Не такой, конечно, как у сырьевиков, но тоже хлеб.
Отличная перспектива! Вот мой совет – покупайте протест, пока недорог. Баффет, кажется, учил – вкладывайте в пищевую промышленность и в канализацию. Потому что люди всегда будут кушать и наоборот. Также верны инвестиции в инфраструктуру протеста – потому что рассерженные горожане всегда будут сердиться.
С. Доренко: – Хотел бы услышать ваш диалог с вашим Христом, хотя бы с Команданте Че. Ладно, сменим тему. Какое вы имеете отношение к Суркову?
Н.Д.: – Хорошее. За то, что вернул в кремлевский политический диалект слово «русский».
С. Доренко: – Ничего больше не скажете?
Н.Д.: – Ничего. Андрей Иванович (Колесников) не велит. Вы про роман перестали спрашивать.
С. Доренко: – Давайте вернемся к роману. Ругают за вычурность слога, обилие цитат. Перебор, говорят, с аллитерациями. Еще говорят, хвастаетесь эрудицией, к месту и не к месту поминая имена классиков…Это не ходульное хвастовство?
Н.Д.: – Когда вы идете по городу и видите памятники Пушкину, Гоголю, улицы, названные именами музыкантов и художников, кажется ли вам, что горсовет попусту блистает эрудицией? Ну вряд ли. Скорее, понимаете, что в этом городе помнят, уважают и благодарят тех, кто смог удивить и впечатлить. Если на площадях и перекрестках моего текста вам встретятся напоминания о Достоевском, Гребенщикове, св. Луке, то и это не значит, что я хвастаюсь начитанностью. Кого сейчас можно этим поразить? Кому нужна начитанность? Я так всего лишь ставлю памятники, но не из бронзы и мрамора, а из слов, в честь тех, кто удивил меня и впечатлил. И насчет вычурности не соглашусь – слова мои, повторяю, просты. Тут дело в навыке чтения. Кто читает только газеты и похожие на газеты книги, тому любые фразы сложнее, например, таких – «Продаже РОСТЭКа уже ничто не мешает» или «Елена Кондулайнен забыла про секс ради жилплощади» – кажутся вычурными и надуманными. А любые поступки, кроме обеда и ужина, – позерством.
С. Доренко: – Тогда последний вопрос: что вы хотели сказать своим новым романом на своем вычурном языке?
Н.Д.: – Любой мой текст заявление о том, что я не хочу умирать. «Машинка и Велик», кроме того и в первую очередь, – призыв ко всем нам и к небу пожалеть детей. Потому что наши дети это ведь и есть Святая Русь, Христова нация.
Еще развлечь хотел. Жизнь сама по себе пуста. В ней ничего нет, одни мы. Некому нас рассмешить, кроме нас самих. Поэтому мы по очереди выходим в центр этой пустоты, в пятно света и рассказываем истории, чтобы стало страшно и весело. Я рассказал”.
Читайте также по теме: “Кремлевский романист”, “Блеск и нищета чернокнижия”.
|
